Видеть её то вблизи, то дали -
Что тупым лезвием пороть плоть.
Мечтать о тепле её тонкой руки,
Бояться нечаянным словом вдруг уколоть.
Сжимать свои руки то в камень, то в лед,
Чтоб не впечататься грубостью в память.
В улыбке иным изогнутый рот
Будет скоро привычнее ранить.

И пусть взгляды встречаются часто,
Молча холод в них сохраним.
Слабая тень не обретённого счастья
Призрачно мёрзнет, сплетенная с ним.
Мы знаем и слышим звуки наших имён.
Но друг другу никогда их не скажем.
Может каждый из нас в нас же влюблен,
Но этот огонь до искры был погашен.
Это всего лишь весенний дурман,
Пришедший с восходами солнца.
От мыслей безумных - пьянящий туман -
Мудрые, каждый из нас отвернется.

Потрепана, измотана, измятая нелепо плоть
Желает быть измучена, распята.
Жаждет, чтоб до капли выпита была из тела кровь.
И коль едва живая, она же в этом виновата.

Душа нелепая, безумная душа
Лишь то и ждёт, чтоб оторваться с тела.
И ей одно бы: крыло поднять и вверх глаза,
Чтобы вырвать из материи себя сумела.

На волю рвётся и рвёт собою плоть.
И во плоти застрять - страшнее муки
Сочинить никто б не смог. Ей расколоть
Саму себя милее, чем греть чужие руки.

А плоть, напротив, измаявшись, дымя,
Всё рыщет тенью в закоулках страсти.
Ей лаской бы исполниться, даря
Весь юный цвет, и свет, и краски.

Не важно ей сгореть. В огне горя,
Изголодавшись по любви, она сияет.
Весь этот свет и жрут, и мнут, и боль неся -
Растоптана - она бесславно умирает.

Яков Есепкин

Коринф

• «После Золотого и Серебряного веков отечественной литературы наступил век Алмазный. Правда, ассоциируется он лишь с фигурой автора «Космополиса архаики», тем более исполинской на вакуумном фоне современности».
И. Соловьев


I

Мел и мрамор с фаянсовых лиц
Докрошит златописная вечность,
Лей, август, хоть бы роскошь столиц
На лилейных старлеток увечность.

Не блюла Финикия венцов,
Одеона во слоте зерцала,
Шелк совьется - виждите певцов,
Коих эта юдоль не взерцала.

Чела наши доселе темны,
Звезды пьем и свечей благовонных
Яд лиется в цариц ложесны,
Опочивших меж шелков червонных.

II

Ах, всевесело Итам кричать,
Желтовицу писать под старизну,
Аще немость, Алипий, молчать
Будем ныне, сочествуя тризну.

Мом устанет смеяться и вот
Шелк чаровниц увиет в серебре,
Пел сугатный Иосиф: кивот,
А басма лишь тиснится на ребре.

Се тавро, яд от масла, Памел
Чресл отравленных смрадная тучность,
Выбьют желтью путраментный мел –
Шелест наш перельется в незвучность.

III

Любят Парки лилеи одне,
Се тлеют паче яствий и неба,
Желть утопим в призрачном вине,
Хватит мертвым емины из хлеба.

Ах, еще ль с двоеперстий сильфид
Желтоватые пудры стекают,
Ах, гонят от столов аонид,
Яко им небеса потакают.

Ничего, ничего не спасти,
Суе царичи ядом фиолы
Преполнили и бьют по желти,
И тлеются лилейные столы.

IV

От жасминов серебро белей,
Ах, судьба ли стучится во двери,
Пироваем сейчас, веселей
Нет подпивших камен, Алигъери.

Божевольные аще легки
Четверговки на вечном помине,
Станем пурпуром тлить васильки,
А очнемся еще в Таормине.

Се июль беспощадный влечет
Сон юдоли, иудиц панады,
И серебро течет и течет,
И жасмином свиты колоннады.

V


Яду сахарным вишням, под эль
И арак стелят черные шелки,
Плачет Эстэр, вздыхает Эдэль,
Круг их пляшут бумажные волки.

Мнится девам земля Сеннаар,
Сколь оцветники неба не имут,
Из юродных выглянем тиар,
Нимб ужель отравители снимут.

Звездных этих веретищ сносить
И дано ли пурпуру юдицам,
Будут, будут оне голосить,
Мрамр идет к нашим каморным лицам.

VI

Снова бледные агнцы бегут,
Пир великого Ирода весел,
Новорожденных чад стерегут
У кровавых злошелковых чресел.

Разлиется атласный сандал,
Пировые возблещут огнями,
Кто и не пил, а желть соглядал,
Пировай с золотыми тенями.

Смерти фоника паче басов,
Феи вывели губы молодниц,
И холодный пожар голосов
Тьма гасит шелком вьющихся модниц.

VII

Прегорчит золотое вино
И лилеи меж яствий блистают,
Аониды ль умерли давно,
Ах, оне лишь царевн сочетают.

Зри, юдоль, божевольных певцов:
Бледен всяк, цвет и выпил кровавый,
Несть на пире алмазных венцов,
Кто левее, сидит, яко правый.

Звезды нощные станут пылать,
Очерствятся емины у Гебы,
И тогдв воскричим – исполать
Здесь вкусившим вишневые хлебы.


VIII

Это кровью фаянс воскаждит,
Пурпур се о трапезе фамильной,
Се и дети детей, и сидит
Рядом Цина с гримасой умильной.

Фарисей ли, обручник – бледней
Всякий гость отравленного мела,
Веселы хороводы теней,
Челядь подлая маки преела.

Здесь и мы всевитийствуем, Феб,
Аонидам кургузым внимая,
И цедим вербный яд, и на хлеб
Мажем пурпур каждящего мая.

IX

Антикварною мглою Мадрид
Фей унижет иль каморной сметью,
Цветит Асия мел для Ирид,
Писем тушь и равна междометью.

Где еще тьмы искать ледяных
Желтых розочек, вишнелавровых,
Па-де-баск танцовщиц площадных
Менестрелей пугает суровых.

Тень Мигеля в одесный Колон
Век летит и биется о мрамор,
И горят во незвездности лон
Мертвых дев свечи тягостных камор.

Ни смеха, ни крика, никто не звучит -
Едва ли в лице промелькнет безмятежность.
Эти люди немы, и слепы, и глухи,
На коже шипит случайная нежность.

Она разъедает, и щиплет, и жрет
Их мёртвую плоть под бальзамик.
В пустые глаза отразится восход -
И высыплет пеплом их на керамик.

Эти люди - что-то вроде "больны" -
Они выглядят, словно живые.
Но руки висят, а сердца их пусты,
Я буду звать их отныне "Иные".

Ничто не укроешь - разум видит насквозь,
Посему же их сердце тоску источает.
Она их и душит, и мучит, и врозь
От всех дорогих навек отлучает.

Иные, как призрак, как миф, как порок.
Невидны для глаз промелькнувшие мигом.
А разум их проклят, как проклят пророк,
Вся суть отразится в них криком.

Их коверкает наше и их бытиё:
Путы - благочестия нити -
Скрутили на шее петлю-остриё.
Их образ неслышно кричит: "Помогите"!

Никто бы не смог, никто и не я,
Хоть кого-то спасти от удушья.
Им жизнь, как змея, - уж лучше петля,
Чем дальше влачиться по жизни конюшней.

В грязи, в гоготанье, в погоне, в дерьме.
Всё им противно и тошно.
Им не рай в небесах - им ад на земле,
Отныне в них любовь невозможна.

Им во внимание лишь пепел и кровь,
А в нос лишь самые мерзкие смрады.
Проницательность их - всем в самую бровь,
Но она не затянет их страшные раны.

Лишённые веры - иные навек
Обрекли себя на страдания.
Утомительный жизни забег
Преисполнен лишь ожиданием

Пустой облегчающей смерти,
Что избавит от проклятого дара
Видеть грустную правду о лете,
Слышать грустное пение марта.

В общих несчастьях и неудачах.
Не слышать, не ведать "иного" -
Веселого, глупого счастья -
Такого простого "другого".

"Другое" такое немое.
"Другое" незримо, оному пусто.
Оное ведает воды покоя,
Поглотившее время грустного Пруста.

Простого вкуса молока и хлеба
Жажду больше, чем искусных яств.
Хочу весенний цвет в морозы неба.
Посмотреть That Night Георга Пабст

В перерывах между песней птицы
И балетом насекомых на цветке.
Пускай простое приключится -
Грозный замок вырос на песке.

На "Добрый вечер, леди"
Брошу пулей чёткое "Привет".
Сдую одуванчик, словно дети,
Легко минуя розовый букет.

Отраженные в глазах блистают звезды -
Раскроет ночь понятный simple губ.
Это всё весной навеянные грезы,
Тоска по лету и трещины замерзших рук.

Шелестит волна речная,
Слёзы льёт на бережок.
Ночка бродит озорная,
Звёзды прячет в узелок.

Вышла зорюшка-принцесса,
Краски бросила в луга.
Ветерок – младой повеса,
Ищет в травах жемчуга.

Озарилась роща светом,
Деревенька и мосток.
Пахнет бабушкином летом,
Сеном пахнет у дорог!

Ой, сторонушка-сторонка,
Радость ты моя и грусть!
Тащит в гору лошадёнка,
Исчезающую Русь.

Автор: Виктор Шамонин-Версенев
Читает: Анатолий Шмыдко

https://yadi.sk/d/uluVax4MYk_TJw

Киноклип ШЕЛЕСТИТ ВОЛНА РЕЧНАЯ... смотреть, слушать, скачат:

https://yadi.sk/i/90JT56F3MzCiVw

Владимир КОТИКОВ

Свершая чудеса,
Отринув прозу прочь,
Художник рисовал
Безоблачную ночь.

Картину на сюжет
Лесов, полей и вод.
Там темнота и свет,
И неба звездный свод.

В туманной стороне
Там притаился гром -
Среди ночных теней
За меловым холмом.

Художник, как факир
Прошел сквозь жернова,
Изображая мир,
Что полон волшебства.

В зарницах горизонт,
Мерцает чей-то след…
И явь была как сон,
А сон похож на бред.

Заулыбалась грусть,
Светилась темнота –
Загадочную суть
Вложил он в глубь холста.

И в этот час над ним,
В глазах скрывая блеск,
Бесстрастный Херувим
"Раскрыл врата Небес."

Вечер смотрится в речку,
Кудри свесил окрест.
Ветер бродит беспечный,
С грустью смотрит на лес.
Деревушка в печали,
На горе – монастырь.
Облака задремали,
Затуманилась ширь.
Клён уснул одинокий,
В тяжких думах своих.
Месяц встал желтобокий,
Поворчал и затих.

Автор: Виктор Шамонин-Версенев
Читает: Анатолий Шмыдко
https://yadi.sk/d/cwQHpxi2Mke9gg

Пахнет мёдом и душицей,
Пахнет утренним дождём,
Встала зорька-заряница,
Заискрилась над селом,
Разбросала в поле краски,
Разбросала на луга.
Ветерок глядит с опаской,
Взгляд не прячет за стога.
Затеплилась роща негой,
Затеплился негой бор.
Та заря уже в полнеба,
Краской полнит косогор.
Зорька встала над рекою,
Загляделась в гладь воды.
Гладит нежною рукою
Кудри дивной красоты.

Автор: Виктор Шамонин-Версенев
Читает: Анатолий Шмыдко
https://yadi.sk/d/MqIbix9MGIU3_A

Я знала, меня любить так удобно -
Всё было всегда выше среднего.
Порой и вовсе была бесподобна.
И пусть - принимала внимание спесиво.

Жизнь баловала меня заботою,
Не по плечу тяготы - едва ли по голень.
Но обернётся мне счастие рвотою,
Ваша "любовь" мне на душу мозолень.

Я с вами не стану более нежною.
Отвратительны вы с вашими помыслами.
Доброту поселю одинокой планетою,
Сокрытою тенью и чёрными соснами.

Тогда: не подменят с ухмылкой понятия,
Отныне, напротив, за здравие кончат,
Не манипулируют тёплым объятием,
А в уши никто лицемерно не ропщет.

Я перестану баловать вас удобством,
Натяну на себя одеждой уродство.
Буду жестока, строга, и яростно-хлестко
Буду безжалостно жалить за сходство

С кривым искажающим зеркалом,
Где все святое отразилось изнанкой.
Ваше "доброе" в сущности ввергните
В грязь, ибо оное было приманкой.

Из всех сил бы мне стать неудобною,
Во всей грязи себя и пыли измараючи,
Я приду ко всем любящим непокорною -
Хоть кто-то встретил бы плачуще.

Все подлое на себя смерив,
Я оглянусь и увижу оставшихся.
Ваша псевдолюбовь, глаза в меня вперив,
Звенит пустотой псевдо влюблявшихся.