Колюне

I

И что ты хочешь мне сказать?
За этим темным-темным лесом
я, искушаемая бесом,
сама ли буду искушать?

Я стала, кажется, вполне
ареной битвы, полем брани.
Мы с бесом разберемся сами,
но без вмешательства извне.

Порой изнемогаю я.
О, как он радуется, сводня.
Так было, кажется, сегодня,
в начале слякотного дня.

Победу он торжествовал
так дерзко, так нахально злобно.
Стращал меня, рычал утробно
и что-то злобное шептал.

Порой изнемогает он.
Тогда я силу свою чую.
Стихами души всем врачую
и сладкий навеваю сон.

Но злятся бесы, что оне
мне показали свою слабость
и не прощают даже малость,
хоть мне плевать на них втройне.

Тогда идут, идут гурьбой,
кричат, под окнами толпятся.
Мне сразу сны дурные снятся
и маюсь болью головной.

А настроенье поутру –
что и врагу не пожелаю.
Мне кажется – я умираю,
и кажется – вот-вот умру.

Но что всего-всего страшней –
я к жизни интерес теряю.
И в эти дни я не желаю
ни развлечений, ни гостей.

Меня все чаще гонит бес
туда, где вдоль большой дороги
почти невидимые дроги
везут меня в угрюмый лес.

II

Но… происходит здесь со мной
почти что сказочное чудо!
И разве это я забуду,
коль Голос слышу я живой?

Несется Голос с облаков.
И суета моя земная
как пыль. Ее я отряхаю
и слышу речь самих Богов.

И мои грешные уста
такие сковывают страхи,
как будто я лежу на плахе.
Но тут нисходит Красота.

Теперь назад мне нет пути.
Я эту Красоту вбираю.
И с болью в сердце понимаю:
ее мне надо донести.

И донести, не расплескать
ни капли Красоты заветной.
За ней пойду и в час предсмертный,
за ней пойду и умирать.

Но почему так лес угрюм,
и бес упрямый искушает?
Он про меня немало знает,
ведь он давным-давно не юн.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

III

И что ты хочешь мне сказать?
За этим темным-темным лесом
я, искушаемая бесом,
сама ли буду искушать?

Могу я – искусить – стихом
и красотою – той, небесной,
что слышала за темным лесом,
неискушенная в другом.

Могу – пленить я – красотой,
гармонией своих мелодий.
Они звучали в небосводе.
Он был прозрачно-голубой.

И разве так уж плохо жить
с таким прекрасным искушеньем?
И заболеть стихотвореньем –
вот этим даже, может быть.

2001

(триптих)


1. Земля

Одна в кромешной темноте.
Но вот мелькнуло. Нет, – полоска.
Меня окликнул кто-то? Где?
И появляется повозка.

Меня везут. Куда – не знаю.
Какая странная дорога,
внизу булыжник. Мостовая.
Я, кажется, боюсь немного.

Стучит сердечко и трепещет,
я к темноте привыкла будто –
и даже различаю вещи,
и силуэты – только смутно.

Кто эти люди вдоль дороги?
И почему столь молчаливы?
Могу ли ждать от них подмоги?
Они в молчанье справедливы?

На стенах – дивные картины,
искуснейшие барельефы.
Чьих мастеров здесь гнулись спины,
и чьи здесь спрятаны секреты?

О, – факелы вдали мелькнули.
Близка, как видимо, развязка.
Но факелы тотчас задули,
а на глаза легла повязка.

Теперь владею только слухом –
и слышу стоны, смех, сопенье.
Вот рядом кашляет старуха,
ей вторит тихое шипенье.

О, там внизу – клубок змеиный,
и это он шипит зловеще.
Я... умерла наполовину,
и сердце больше не трепещет.

Что они делают со мною?
Чьи это странные забавы?
Я трогаю свой лоб рукою.
Неужто нет на них управы?

Не знаю, что со мною будет.
Как видно, велено мне слушать,
как мучаются эти люди,
вернее, – вечные их души.

Повязка снята. Я с укором
смотрю вперед, не понимая...
Какие дивные узоры
я вижу на... Воротах... Рая!..

Как? Разве я его достойна?
И разве я к нему готова?
Да я всю жизнь пишу запойно.
Я только – живописец Слова.

Вы перепутали, наверно,
меня с какой-то важной дамой,
которая жила примерно,
не зная этого дурмана.

А я характером неровна,
ни в чем не знаю середины,
то – взбалмошна, спесива, вздорна,
а то – ну, хоть пиши картины.

Я разве выполнила дело,
свое земное назначенье?
Я ничего же не успела!
И главного стихотворенья

я до сих пор не написала! –
что не прощается поэту!
Бегу, всех разом растолкала.
Назад, во тьму, к земному свету!

Проснулась я. Мой лоб – как льдышка.
И сон ли это – мне неясно.
Быть может, это – передышка?
В руке – измятая повязка.


2. Вода

О, чернота опять легла,
как тень зловещей, древней птицы,
или как неземная мгла,
которая опять мне снится.

Но нет булыжной мостовой,
и нет повозки той скрипучей.
Так это что, – опять за мной?
Им без меня как будто скучно.

Вокруг меня теперь вода
и тьма вселенская сырая.
Меня опять везут туда –
к прекраснейшим Воротам Рая?

Я в лодке. Нет пути назад.
Где спутники, что рядом были?
А весла серебром блестят,
неужто их посеребрили?

Что за река? Ужели – та?
О ней я только лишь читала.
К чему вот только темнота?
И без нее тревожно стало.

Но я сама теперь гребу.
И мной никто теперь не правит.
Что там – на дальнем берегу,
куда судьба меня доставит?

Но захочу – вернусь назад,
как это было и вначале.
Вдруг вижу: рифмы! Все горят,
небесным светом воссияли!

Наверное, так будет впредь,
когда к стихам я прикасаюсь.
А мне хотелось посмотреть,
куда плыла я, восхищаясь.

Стихи – в неведомое дверь,
над бездной смелое круженье.
Узнала это лишь теперь,
после сего стихотворенья.


3. Небеса

Вдруг кто-то стукнул по плечу.
И почему запахло пылью?
О Господи, да я лечу,
а за спиной мелькают крылья.

Но как назвать мне сей полет?
Меня чему-то, видно, учат.
Была земля, вода и вот –
я в небесах. Но это – лучше.

Привычна мне земная тьма,
привычна водная дорога.
Привычно – не касаться дна,
а рваться ввысь, на голос Бога.

И вот – вокруг небес простор
и свет – уютный и манящий.
И ангелов я слышу хор,
неужто вправду – настоящий?

Я поняла, я поняла
то, что понять мне было надо!
Стихи – всегда – крушенье зла,
стихи – всегда – небес награда!

Проснулась: на душе светло.
Рассвет раскинулся над нами.
Я поняла: любое зло
могу я сокрушить стихами!

2000

Умудренный всей мудростью мудрых мудрец
мне признался, что стал понимать наконец,
как устроен наш мир, куда время бежит,
где находится рай, что такое аид.

Всю прошедшую жизнь представлялось ему:
надо тонкую пищу давать лишь уму.
Свет Божественной Мудрости всюду проник –
надо видеть ее или черпать из книг.

Ну, а тело свое надо в страхе держать
и поблажек ему никаких не давать.
Коли будешь лелеять ты тело свое –
это быстро изменит твое бытие.

Шли года из терзаний, сомнений, невзгод.
До таких он поднялся надзвездных высот –
понял он и вращенье планет и частиц,
и причинность всего – роста трав, пенья птиц.

А еще мне признался почтенный старик
в том, что он тайны духа немного постиг.
На границе миров вдруг открылось ему:
наше знанье – ступень – к Богу и Бытию.

Он себя мудрецом называть не спешит.
Настоящий мудрец все сказал. И молчит.
Стало страшно мне слушать того Мудреца.
Я боялась дослушать его до конца.

Неужели Поэт посему – празднослов?
Говорить он в любую минуту готов.
На того Мудреца быть похожей хочу.
Вот как выскажу все – и тогда замолчу.

2001

Все мы – святые и воры
Из алтаря и острога.
Все мы – только актеры
В театре Господа Бога.
Николай Гумилев

Толпа кричит: – Распни его, распни!
И гаснут медленно прожекторов огни.
И остаются в памяти одни
вот эти крики.

О Боже мой, в смердящей этой тьме –
свиные рыла, по уши в дерьме.
А где же лица? – Покажитесь мне.
И где же Лики?

Я дома. Но и здесь защиты нет.
Ах, если б, если б только от судеб.
Оскал толпы страшнее всяких бед.
Ты слышишь?

О, как она кричит: – Распни, распни!
Погасли даже слабые огни.
Нам страшно. В этом доме мы одни.
И дом без крыши.

1996

***

А душа моя – поле брани,
тьмы и Света, добра и дряни.
А душа моя – поле битвы,
но распахнута для молитвы.

Огради меня, Боже правый,
от земной и неверной славы.
Помоги усмирить гордыню.
Ох, как мучит она и ныне!

В чем земное мое призванье?
Как у всякого – покаянье.
В чем земное мое служенье?
Как у всякого – восхожденье.

1999

Серый сумрак за окном,
пыльная дорога.
На кровати – толстый том,
приоткрыт немного.

Жил на свете Соломон,
жил и правил мудро.
И такую встретил он
страсть, что встретить трудно.

Суламифь – звалась она,
та отроковица.
И такой любви полна,
что другим не снится.

Но судьба была к ним зла –
верьте иль не верьте –
наказала – не дала
вместе быть до смерти.

Серый сумрак за окном,
пыльная дорога.
На кровати – толстый том,
приоткрыт немного.

Хорошо было царю,
правящему мудро.
Серый сумрак скрыл зарю,
обесцветил утро.

А тогда в его саду
виноград змеился.
А тогда в его пруду
месяц серебрился.

И душа его цвела,
и бряцали лиры.
А любовь росла, росла
и плыла над миром.

Серый сумрак за окном,
пыльная дорога.
Жил на свете Соломон,
мудрым был от Бога.

Ну а нам-то, грешным, как
жить на белом свете?
Кто мудрец, а кто дурак,
кто за зло в ответе?

С кем разделим пополам
тяжесть будней серых?
Кто любовь дарует нам?
Что в небесных сферах?

Серый сумрак за окном,
не просохли росы.
Не ответит Соломон
на мои вопросы.

1997

O, Sancta simplicitias

Все меньше к жизни интерес,
зато все чаще гонит бес
туда, где темный-темный лес
стоит стеною вдоль дороги.

Туда, где нет больших огней,
нет сумасшедших скоростей,
нет светофоров, нет людей.
И только дроги

едва скользят по облакам
навстречу праведным ветрам
и всем придуманным богам.
Но так спасайте меня, боги!

Иначе бес, хоть и лукав,
как ни крути, выходит прав.
И я бегу сюда стремглав,
ломая ноги.

Здесь так темно при свете дня.
Здесь тишина вокруг меня.
Но не хочу я ни огня
и ни подмоги.

Здесь затихает суета.
И здесь святая простота
нисходит на мои уста.
И гаснут все мои тревоги.

Так может, в этот темный лес
толкает Бог меня, не бес,
и в этом – знак и Божий перст?
Послушай, –

Так может, – Бог и бес одно?
Цепи единое звено?
Добра и зла одно зерно?
И я свою спасаю душу?

2001

***

Н.В.Г.
Самоубийство – великий искус...

Мне тягостно, мой друг, мне так темно,–
живу с такой печалью нерушимой,
что кажется – как будто в миг единый
все демоны слетелись под окно.

И крыльями тяжелыми шумят,
и требуют немедленно ответа
на страшные вопросы. И секреты
сулят открыть. И приглашают в ад.

И справиться я с ними не могу,
как отогнать их от окна – не знаю.
Я так близка к невидимому краю.
Но день настал – я из дому бегу.

И хоть я знаю – самый темный час
бывает все-таки перед рассветом –
ты помоги преодолеть мне этот
греховный искус, друг мой, ради нас.

1996

Ты помнишь первый день творенья?
Носился Хаос над Землей.
И первое Стихотворенье
явилось вдруг само собой.

Оно – соединенье ядер
небесно-огненных частиц.
Оно явилось Миру ради
спасенья всех – людей и птиц.

Оно явилось по Законам
единственного Божества.
С тех пор Поэт к столу прикован,
он переводит их в Слова.

Я знаю, что Стихотворенье –
есть тяжкий и сладчайший труд.
И противо-есть-поставленье
тому, что хаосом зовут.

2001