"Предавать удивительно просто",
И давно я не ела пломбира.
Удается шутить только пошло,
Смотреть глазами цвета сапфира

И прямо в такие глаза...
Обещаю предать сначала себя,
Затем правду и шестые двери.
Кровью пусть плачут -
Я предам вас: святые образа,
Ваши стенания и свой молебен.

Я позволю рвать меня по кускам -
Разобрать на части, остановившим время.
Грустный смешок отпущу небесам,
Вслух прочитав: "Странное племя".

Тоска мне ударит в висок,
Вскроет венами новые мысли.
Спуская безжалостно ржавый курок,
Я сплетаю пальцы в холодные кисти

Над страшным словом "предать"...
Оно сложнее и одновременно проще
Привычного всем "переспать".
Много легче свершить, тем же и горще.

Достаточно стать незаметным,
Стать к другим абсолютно глухим.
Предательски слепнуть к победам,
Забывать отпускать любимым грехи.

Достаточно жить и верить безвольно.
Заметить как мало в тебе стало тебя.
Потому что быть собой стыдно и больно,
Потому что так страшно любить себя.

Какое нелепое кредо
Бродить кругами во тьме,
Пытаться оспаривать веды,
Громыхая костями в стене.

Какое холодное время,
Такая грустная ночь,
В кровь истерты колени,
Уносящие от выхода прочь.

Всё замыкается в глобус -
Время приходит во вспять,
Казалось, разорванный хронос
Вернулся мне сны отравлять.

Но это вдруг стало не больно,
Впитавшие нежной тоски,
Светят отныне крамольно
Мои старые тёплые сны.

Скулы, сведенные от тошноты,
Надломит известковый хруст:
В зеркале лужи крови
Узнается контур забытых уст,

Искривленных в форме серпа.
Придавая насмешку лицу:
Презрение смотрит в глаза
И растекается по стеклу.

Но рвотою вырвется горечь,
Вывалит на пол все перлы:
Каждое звякнет мне "сволочь",
Вперя в меня свои стрелы.

Обернуться как платьем мне в злобу,
Чувствовать лишь отвращение,
Когда погружаюсь в утробу
Одинокого благоговения.

Вложи мне в пустые глазницы золото света зари -
Чёрные хрустнут ресницы - стряхни с них былые угли.
Сложи мне из мрамора остов - это мой новый скелет.
Заполни хоть чем-нибудь космос - напиши мой новый портрет.
Выброси старые вещи, я не смею поднять и руки,
Выели старые клещи былые мечты и стихи.
Влей в мои хрупкие вены свежую новую кровь -
Алеют живые колени, дугою вздернется бровь.
И как будто я стану живая, как будто забрезжит внутри
Свет забытого рая, след упавшей звезды.

Пусть всё бессмысленно, и всё во мне вода,
Ведь из воды на сушу вышли рыбы.
У рыб открылись влажные глаза,
И плавники их стали крылья.

Пусть больно мне, пусть плоть моя земля.
Ведь из земли, прорвавшись через глыбы,
Устремились стебли в небеса,
Их листья стали крылья.

Пускай разверзнется бездонная душа,
Пускай заполнит воздух лёд её прохлады.
И два скользнут по ней отчаянных крыла,
Не способные преодолеть её громады.

Видеть её то вблизи, то дали -
Что тупым лезвием пороть плоть.
Мечтать о тепле её тонкой руки,
Бояться нечаянным словом вдруг уколоть.
Сжимать свои руки то в камень, то в лед,
Чтоб не впечататься грубостью в память.
В улыбке иным изогнутый рот
Будет скоро привычнее ранить.

И пусть взгляды встречаются часто,
Молча холод в них сохраним.
Слабая тень не обретённого счастья
Призрачно мёрзнет, сплетенная с ним.
Мы знаем и слышим звуки наших имён.
Но друг другу никогда их не скажем.
Может каждый из нас в нас же влюблен,
Но этот огонь до искры был погашен.
Это всего лишь весенний дурман,
Пришедший с восходами солнца.
От мыслей безумных - пьянящий туман -
Мудрые, каждый из нас отвернется.

Потрепана, измотана, измятая нелепо плоть
Желает быть измучена, распята.
Жаждет, чтоб до капли выпита была из тела кровь.
И коль едва живая, она же в этом виновата.

Душа нелепая, безумная душа
Лишь то и ждёт, чтоб оторваться с тела.
И ей одно бы: крыло поднять и вверх глаза,
Чтобы вырвать из материи себя сумела.

На волю рвётся и рвёт собою плоть.
И во плоти застрять - страшнее муки
Сочинить никто б не смог. Ей расколоть
Саму себя милее, чем греть чужие руки.

А плоть, напротив, измаявшись, дымя,
Всё рыщет тенью в закоулках страсти.
Ей лаской бы исполниться, даря
Весь юный цвет, и свет, и краски.

Не важно ей сгореть. В огне горя,
Изголодавшись по любви, она сияет.
Весь этот свет и жрут, и мнут, и боль неся -
Растоптана - она бесславно умирает.

Ни смеха, ни крика, никто не звучит -
Едва ли в лице промелькнет безмятежность.
Эти люди немы, и слепы, и глухи,
На коже шипит случайная нежность.

Она разъедает, и щиплет, и жрет
Их мёртвую плоть под бальзамик.
В пустые глаза отразится восход -
И высыплет пеплом их на керамик.

Эти люди - что-то вроде "больны" -
Они выглядят, словно живые.
Но руки висят, а сердца их пусты,
Я буду звать их отныне "Иные".

Ничто не укроешь - разум видит насквозь,
Посему же их сердце тоску источает.
Она их и душит, и мучит, и врозь
От всех дорогих навек отлучает.

Иные, как призрак, как миф, как порок.
Невидны для глаз промелькнувшие мигом.
А разум их проклят, как проклят пророк,
Вся суть отразится в них криком.

Их коверкает наше и их бытиё:
Путы - благочестия нити -
Скрутили на шее петлю-остриё.
Их образ неслышно кричит: "Помогите"!

Никто бы не смог, никто и не я,
Хоть кого-то спасти от удушья.
Им жизнь, как змея, - уж лучше петля,
Чем дальше влачиться по жизни конюшней.

В грязи, в гоготанье, в погоне, в дерьме.
Всё им противно и тошно.
Им не рай в небесах - им ад на земле,
Отныне в них любовь невозможна.

Им во внимание лишь пепел и кровь,
А в нос лишь самые мерзкие смрады.
Проницательность их - всем в самую бровь,
Но она не затянет их страшные раны.

Лишённые веры - иные навек
Обрекли себя на страдания.
Утомительный жизни забег
Преисполнен лишь ожиданием

Пустой облегчающей смерти,
Что избавит от проклятого дара
Видеть грустную правду о лете,
Слышать грустное пение марта.

В общих несчастьях и неудачах.
Не слышать, не ведать "иного" -
Веселого, глупого счастья -
Такого простого "другого".

"Другое" такое немое.
"Другое" незримо, оному пусто.
Оное ведает воды покоя,
Поглотившее время грустного Пруста.

Простого вкуса молока и хлеба
Жажду больше, чем искусных яств.
Хочу весенний цвет в морозы неба.
Посмотреть That Night Георга Пабст

В перерывах между песней птицы
И балетом насекомых на цветке.
Пускай простое приключится -
Грозный замок вырос на песке.

На "Добрый вечер, леди"
Брошу пулей чёткое "Привет".
Сдую одуванчик, словно дети,
Легко минуя розовый букет.

Отраженные в глазах блистают звезды -
Раскроет ночь понятный simple губ.
Это всё весной навеянные грезы,
Тоска по лету и трещины замерзших рук.

Я знала, меня любить так удобно -
Всё было всегда выше среднего.
Порой и вовсе была бесподобна.
И пусть - принимала внимание спесиво.

Жизнь баловала меня заботою,
Не по плечу тяготы - едва ли по голень.
Но обернётся мне счастие рвотою,
Ваша "любовь" мне на душу мозолень.

Я с вами не стану более нежною.
Отвратительны вы с вашими помыслами.
Доброту поселю одинокой планетою,
Сокрытою тенью и чёрными соснами.

Тогда: не подменят с ухмылкой понятия,
Отныне, напротив, за здравие кончат,
Не манипулируют тёплым объятием,
А в уши никто лицемерно не ропщет.

Я перестану баловать вас удобством,
Натяну на себя одеждой уродство.
Буду жестока, строга, и яростно-хлестко
Буду безжалостно жалить за сходство

С кривым искажающим зеркалом,
Где все святое отразилось изнанкой.
Ваше "доброе" в сущности ввергните
В грязь, ибо оное было приманкой.

Из всех сил бы мне стать неудобною,
Во всей грязи себя и пыли измараючи,
Я приду ко всем любящим непокорною -
Хоть кто-то встретил бы плачуще.

Все подлое на себя смерив,
Я оглянусь и увижу оставшихся.
Ваша псевдолюбовь, глаза в меня вперив,
Звенит пустотой псевдо влюблявшихся.