Дума

Печально ль я гляжу на наше поколенье?
Сказать по правде, - я не знаю сам.
Двадцатый век кончается. И зренье
Готово схоронить его. А там, -
В грядущем веке что я наблюдаю?
А то же, что присуще всем векам:
Счастливцев смех, несчастные рыдают;
От суеты покоя нет ногам;
Ничтожествам, как прежде, рукоплещут;
Великие умы горят в тоске
По жизни неземной, по жизни вещей,
Что от людей, как вечность, вдалеке;
Так же в гробы покойников там сложат;
И так же женщины при родах там кричат;
И войны там на здешние похожи:
Они всегда идут ради деньжат;
Богатые грызут друг другу глотки;
А беднякам, как прежде, нет житья;
И яйца там кладут на сковородки,
Чтоб их зажарить; так же там и я,
Как и сегодня, мысли в лоб вгоняю,
(Хотя, скорее, все наоборот);
И звезды в небе так же там сияют;
И так же там встречают новый год;
По-прежнему там солнце на рассвете
Встает, зевая, чтоб продолжить путь
По небу в золотой своей карете,
Чтобы в конце пути сего заснуть;
И птицы там по-прежнему летают
Зимой на юг, весною к нам, сюда –
На север, где цветы уж зацветают,
Тают снега и вновь течет вода;
По-прежнему влюбленные там бродят,
Прижавшись друга к дружке, как всегда
Поискренней и, видимо, находят
Тем самым, что любовь – не ерунда;
Науки так же учат очерствленью;
В церквях же полумрак и пустота:
Монахи в рясах черных на моленье
У Бога просят, чтобы суета
Держалася от них как можно дальше,
Ибо: «мы все не от сего мира»,
Ибо: «мы все не любим мира фальши…», -
По окончанье: «Господу ура!!!»;
Небесные же братья жизнь земную
Просматривают, словно в микроскоп,
Летая на тарелках впрополую
По всей планете, редко мыча: «стоп»,
Не удивляясь странному порядку
Здесь, - посреди затерянных миров
Царящему незыблемо и гладко
Огромное количество годов:
Уже никак не меньше многих тысяч,
Иль даже миллионов… и они,
Уж вдоволь насмотревшись, мчатся в выси,
Чтоб рассказать своим про наши дни;
Там правда, как и прежде, не в почете,
За то, кто лжет, тому Земля, - что рай, -
Повсюду он как свой, везде при счете,
И подают при встрече каравай;
Кто трудится и потом добывает
По крошке хлеб – того зовут глупцом;
А кто и не потеет, да едает, -
Того зовут, как барина, отцом, -
С улыбкой – вслух, сквозь зубы – подлецом;
Воры воруют, как и прежде, ночью,
(Хотя порой не грех и по утрам,
Тем боле, если как бы между прочим), -
В любом столетье на Руси ворам
Жилось вольготно, любо и прекрасно,
(Можно подумать: Русь – страна воров?),
Боролись с ними все, правда, напрасно –
Об этом вслух не стоит, меньше слов,
А то еще посадят за решетку
За разглашенье тайны государств.
(В темнице же сидеть мне нету толку,
Хотя на воле тоже нет пространств).
Короче, я не в меру разболтался.
Пора убавить мыслей тщетный ход!
Надеюсь, что какой хоть след остался
У вас от этих мыслей, что вразброд
В моей главе так бурей появились,
(Не знаю я – зачем и почему),
И на бумагу вылились, и скрылись
Опять туда, где не достать уму…

2

Но нет... Но нет! Я в это не поверю.
С иронией я это написал.
Я чувствую, - он близится, он зреет
Мир обновленный. Час уже настал.
И в нем не будет места ухищреньям,
И глупости людской, и пустоте,
В сердцах царящей, так же преступленьям
С намерением добрым в наготе,
И простодушию, и пошлости бесстыдной,
Иронии, сатире: чувствам тем,
Во все века что были благовидны,
Что порождали множество проблем,
И ныне порождают. Только это
Достигнется не сразу, не везде,
А постепенно, в месте святом где-то…
Но перед этим быть большой беде,
Большой беде, что умертвит уродство,
Поднимет шум, стремленье к бытию,
Где места нет стихийности и бродству,
А есть лишь поклонение огню,
Что никогда не гаснул и не гаснет…
Но, наконец, он плавно озарит
Собою мир, и станет в мире ясно,
И зло с добром он тихо примирит,
И растворит в себе. Преобразится
Судьба людская в этих временах,
И поэтапно мир наш обновится, -
То в зеркале я вижу и часах…


из 8 альбома (1997 год)